Быстрым взглядом я окинул палату. Ни аппарата искусственного дыхания, ни капельниц, ни постоянно дежурящей медсестры. А шагая по коридору, я понял, что Озано поместили не в отделение интенсивной терапии. И даже удивился безмерности облегчения, которое испытал. Чарли, конечно же, ошиблась, и Озано не собирался умирать.

— Привет, Мерлин, — холодно приветствовал меня Озано. — Ты, должно быть, настоящий маг. Как ты узнал, что я здесь? Вроде бы это секрет.

Я не стал ходить кругами.

— Мне сказала Чарли Браун. — Возможно, Озано и запретил ей раскрывать рот, но врать не хотелось.

В ответ на хмурый взгляд Озано Чарли улыбнулась.

— Я же объяснил тебе: только ты и я или только я. На твой выбор. Никого больше.

— Я знаю, что тебе хотелось увидеть Мерлина, — рассеянно ответила Чарли.

Озано вздохнул.

— Ладно. Ты здесь торчишь целый день, Чарли. Почему бы тебе не пойти в кино, или с кем-нибудь трахнуться, или съесть шоколадное мороженое? Короче, у тебя ночь отдыха. Увидимся утром.

— Хорошо. — Чарли поднялась с кровати. Встала рядом с Озано, и он, скорее не похотливо, а как бы напоминая себе, что это такое, сунул руку ей под юбку и погладил по бедру. Она же наклонилась и поцеловала его.

После ухода Чарли Озано вновь вздохнул.

— Мерлин, поверь мне, в моих книгах, статьях, лекциях дерьма выше крыши. Но сейчас я скажу тебе правду. Манда — вот с чего все начинается и где заканчивается. Манда — это единственное, ради чего можно жить. Все остальное — фальшь, ложь и вообще дерьмо.

Я сел на стул у кровати.

— А как насчет власти? Ты всегда любил и власть, и деньги.

— Ты забыл творчество.

— Хорошо, — согласился я. — Добавим творчество. Как насчет денег, власти и творчества?

— Ничего не имею против. Никогда от них не отказывался. Пользы от них больше, чем вреда. Но необходимости нет. Они — шоколадная глазурь на торте.

Вот тут мне вспомнилась моя первая встреча с Озано, и я подумал, что уже тогда узнал о нем всю правду, хотя он бы от нее открещивался. И вот теперь он озвучивал мои тогдашние мысли, а я гадал, неужели Озано любил всех своих женщин? Он же однозначно заявлял, что, уходя, сожалеет не о деньгах, власти и творческих успехах.

— Ты выглядишь лучше, чем при нашей последней встрече. Так почему ты в больнице? Чарли Браун сказала мне, что на этот раз у тебя действительно серьезные проблемы. Но на умирающего ты не похож.

— Правда? — Чувствовалось, что мои слова пролились для него бальзамом. — Но ты знаешь, анализы, которые мне сделали в клинике для толстяков, не показали ничего хорошего. Я скажу тебе главное. Пенициллин, который я принимал всякий раз, перед тем как трахнуться, меня подвел. У меня был сифилис, но таблетки лишь смазывали картину болезни, а дозы, которые я принимал, не позволяли избавиться от нее. А может, эти гребаные спирохеты выработали устойчивость к пенициллину. Должно быть, сифилис я подцепил лет пятнадцать тому назад. И все это время спирохеты жрали мой мозг, кости, сердце. И теперь врачи дают мне от шести месяцев до года. А потом меня ждет полный паралич, если раньше не откажет сердце.

Его слова потрясли меня. Я просто не мог в это поверить. Он выглядел таким радостным. Зеленые глаза так ярко блестели.

— И ничего нельзя сделать?

— Ничего, — подтвердил Озано. — Но страшного ничего нет. Я отдохну здесь пару недель. Они исколют мне всю задницу, а потом у меня будет два-три нормальных месяца, и вот тут ты сможешь мне помочь.

Я не знал, что сказать. Я не знал, верить ему или нет. Давно уже я не видел его таким здоровым.

— Хорошо.

— Пока будешь навещать меня в больнице, потом — у меня дома. Я не хочу превращаться в растение, поэтому уйду, как только пойму, что пора. И хочу, чтобы в тот день ты составил мне компанию. Ты и Чарли Браун. А потом ты позаботишься о всех формальностях. — Озано пристально смотрел на меня. — Ты не обязан этого делать.

Теперь я ему верил.

— Конечно, сделаю. Я у тебя в долгу. Яд достанешь?

— Достану. Об этом можешь не беспокоиться.

Я переговорил с лечащим врачом Озано, и он сказал мне, что Озано еще долго не покинет больничную палату. Может, вообще из нее не выйдет. Я облегченно вздохнул.

Я не сказал Валери о том, что случилось, не сказал, что Озано умирает. Два дня спустя вновь поехал к Озано в больницу. Он просил меня принести китайский обед, так что в больницу я пришел с большим пакетом из плотной бумаги, набитым контейнерами с едой. В коридоре я услышал вопли и крики, доносившиеся из палаты Озано. Меня это не удивило. Я поставил пакет на пол у стены и побежал по коридору.

В палате увидел врача, двух медсестер и старшую медсестру. Они все кричали на Озано. Чарли Браун наблюдала за происходящим из угла. В глазах у нее стояли слезы. Озано сидел на кровати в чем мать родила и орал:

— Принесите мне одежду! Ноги моей здесь больше не будет!

— Я не буду нести за вас никакой ответственности, если вы уйдете из больницы! Никакой ответственности!

Озано расхохотался.

— Какая, к черту, ответственность! Принесите мне одежду, и все дела.

Старшая медсестра, женщина чрезвычайно грозного вида, сердито фыркнула:

— Мне без разницы, знаменитость вы или нет. Я не позволю устраивать из этой больницы бордель!

Озано повернулся к ней:

— Пошла на хер! Пошла на хер из моей палаты! — Он встал, и тут я понял, что он действительно серьезно болен. Его сразу повело в сторону. Одна из сестер мгновенно подскочила, чтобы поддержать его, помочь, но Озано устоял на ногах, выпрямился. Заметил меня: — Мерлин, помоги мне выбраться отсюда.

Меня, надо отметить, удивило их негодование. Конечно же, им и раньше случалось заставать пациентов трахающимися. Я взглянул на Чарли Браун. Под короткой обтягивающей юбкой у нее определенно ничего не было. Она напоминала девочку-проститутку. Контраст с раздувшимся, гниющим изнутри телом Озано был очень уж разительным. Зрелище оскорбляло их эстетические чувства, а не моральные принципы.

Врач и медсестры повернулись ко мне.

— Я его выписываю. Под мою ответственность.

Врач начал было протестовать, потом повернулся к старшей медсестре:

— Принесите ему одежду. — Он сделал Озано укол. — Так вы легче перенесете дорогу.

В остальном проблем не возникло. Я расплатился по счету, подписал соответствующие бумаги, заказал по телефону лимузин с шофером, и мы отвезли Озано домой. Мы с Чарли уложили его в постель, он немного поспал, а потом позвал меня и рассказал, что произошло в больнице. Он попросил Чарли раздеться и лечь к нему в кровать, потому что очень плохо себя почувствовал и решил, что умирает.

Озано чуть отвернул голову.

— Знаешь, это самое ужасное в современной жизни. Умирать мы должны в полном одиночестве. Если ты в больнице и вокруг вся семья, никому и в голову не придет лечь в постель к умирающему. И дома, если ты умираешь, жена никогда не ляжет рядом с тобой. — Тут Озано посмотрел на меня и улыбнулся. — Такая уж у меня мечта. Я хочу, чтобы Чарли лежала со мной в постели, когда я умру, в тот самый момент, чтобы, уходя из этого мира, я мог чувствовать ее теплое тело и твердо знать, что жизнь у меня была не самая плохая и мне грех жаловаться даже на ее последние минуты. Символично, не так ли? Достойная смерть для романиста, да и критикам будет о чем написать…

— Но как ты узнаешь, что этот момент настал? — спросил я.

— Я думаю, уже пора, — ответил Озано. — Я думаю, тянуть смысла нет.

Вот тут меня охватил ужас.

— Почему бы не подождать хотя бы день? Может, завтра тебе полегчает. У тебя еще есть время. Шесть месяцев — не такой уж маленький срок.

— Тебя не воротит от моих намерений? Морального неприятия нет?

Я покачал головой.

— Я только не пойму, к чему такая спешка?

Озано задумчиво посмотрел на меня.

— Это не спешка. Я получил знак свыше, когда сегодня едва не упал, поднявшись с кровати. Слушай, я назвал тебя исполнителем литературной части моего завещания, все решения принимать будешь ты. Денег у меня не осталось, только авторские права, которые отойдут бывшим женам и, наверное, детям. Мои книги по-прежнему продаются, так что о них можно не беспокоиться. Я пытался что-то оставить Чарли Браун, но она не разрешила и, думаю, возможно, была права.