У каждого находится предлог для того, чтобы поступиться своей добродетелью. И ломают тебя, только когда ты сам готов сломаться.

Как-то утром я пришел на работу и увидел, что холл перед моим кабинетом забит людьми, желающими записаться на шестимесячную программу. Более того, молодые люди толпились на всех восьми этажах, где велась запись. А ведь места в здании старого арсенала всегда хватало с лихвой.

Первым в мой кабинет вошел невысокий старичок. Он привел с собой молодого человека. Тому исполнился двадцать один год, и старичок хотел, чтобы мальчик служил по линии Армейского резерва. Я нашел его фамилию чуть ли не в конце списка.

— Извините, — ответил я, — но его очередь подойдет как минимум через шесть месяцев.

Яркие синие глаза старичка светились уверенностью.

— А вы проконсультируйтесь с вашим начальством.

В тот самый момент я увидел, как мой босс, армейский майор, машет мне за стеклянной перегородкой. Я прошел к нему в кабинет. Майор воевал в Корее, участвовал во Второй мировой войне, и его грудь украшали орденские ленточки. Но он потел и нервничал.

— Послушай, этот старикан сказал, что я должен с тобой поговорить. Он хочет пропихнуть этого парня мимо всех. Я ответил, что не могу этого сделать.

— Помоги ему, — сердито бросил майор. — Этот старикан — конгрессмен.

— А как же список?

— К черту список.

Я вернулся в кабинет, где сидели конгрессмен и его протеже. Теперь я узнал фамилию парня. Со временем ему предстояло унаследовать состояние в сотни миллионов долларов. Его семья реализовала «американскую мечту». И он сидел в моем кабинете, чтобы записаться в программу, позволяющую служить шесть месяцев вместо двух лет.

Конгрессмен вел себя идеально. Не показывал себя хозяином, не подчеркивал, что именно его могущество заставило меня прогнуться. Говорил тихим голосом, дружелюбно, где-то даже участливо. Я не мог им не восхититься. Он обставлял все так, будто я оказывал ему услугу, и упомянул, что всегда готов вернуть должок, для этого мне достаточно позвонить в его офис. Парень молчал в тряпочку, открывал рот, лишь когда я задавал ему вопросы, заполняя многочисленные бланки.

Но я злился. Не знаю почему. Принцип «сила солому ломит» не вызывал у меня противления. Возможно, мне не нравилось, что меня размазывали по стенке, а я ничего не мог с этим поделать. А может, я считал, что этот парень мог и отдать родине должок. Все-таки именно Америка позволила его семье сказочно разбогатеть.

Поэтому я подложил им маленькую свинью. Я дал ему «горячую» ВУС, то есть военно-учетную специальность, по которой армия могла использовать его с наибольшей пользой. Я рекомендовал его в специалисты по электронному оборудованию. То есть позаботился о том, чтобы в случае чрезвычайных обстоятельств в регулярную армию он попал одним из первых. Конечно, вероятность такого развития событий была невелика, но мне хотелось хоть в чем-то насолить этой парочке.

Вошел майор, привел молодого человека к присяге, заставил повторить, что он не принадлежит ни к коммунистической партии, ни к одному из движений, которые служили коммунистам ширмой. Потом все пожали друг другу руки. Молодой человек сдерживался, пока он и конгрессмен не двинулись к двери. Вот тут молодой человек улыбнулся конгрессмену.

Такая улыбка обычно освещает лицо ребенка, когда тому удается обвести вокруг пальца кого-то из взрослых, включая и своих родителей. Я понимал, что, хотя из-за этой улыбки и нельзя причислить его к плохишам, она избавила меня от чувства вины, которое мучило меня за то, что я определил ему «горячую» ВУС.

Фрэнк Элкоре наблюдал за всем этим из-за своего стола. И не стал терять времени.

— Сколько еще ты будешь идиотничать? — набросился он на меня. — Этот конгрессмен вытащил из твоего кармана сотню баксов. Одному богу известно, сколько он в действительности получил. Тысячи. Если бы парень пришел к нам, я бы снял с него не меньше пятисот! — Его распирало искреннее негодование. Я рассмеялся. — Ничего смешного тут нет, — буркнул Фрэнк. — Ты мог бы прилично зарабатывать и решить многие из своих проблем, если бы послушал меня.

— Мне это не подходит.

— Ладно, ладно, — покивал Фрэнк. — Но я прошу тебя оказать мне услугу. Мне очень нужна одна вакансия. Видишь рыжеволосого парня за моим столом? Он готов выложить пять сотен, потому что ждет повестки со дня на день. Как только он получит повестку, мы не сможем записать его на шестимесячную программу. Таковы инструкции. Так что я должен записать его сегодня. А у меня нет ни одного свободного места. Я хочу, чтобы ты записал его, а деньги мы поделим пополам. Только один раз.

Голос его переполняло отчаяние, поэтому я и ответил:

— Ладно, пошли его ко мне. А деньги оставь себе. Мне они не нужны.

Фрэнк кивнул.

— Спасибо. Твою долю я придержу. На случай, если ты передумаешь.

Вечером, когда я пришел домой, Вэлли накормила меня ужином, и я поиграл с детьми, прежде чем они отправились спать. Потом Вэлли сказала мне, что ей нужно сто долларов, чтобы купить детям одежду и обувь к Пасхе. Она ничего не сказала про одежду для себя, но для нее, как и для всех католиков, покупка нового наряда к Пасхе давно уже превратилась в ритуал.

Наутро я подошел к Фрэнку:

— Послушай, я передумал. Я возьму свою половину.

Фрэнк похлопал меня по плечу.

— Молодец, — похвалил он меня. И в уединении мужского туалета вытащил из кармана пять купюр по пятьдесят долларов и протянул мне. — До конца недели я поставлю тебе еще одного клиента.

Я ему не ответил.

То был первый раз в моей жизни, когда я совершил действительно нечестный поступок. Но отвращения к себе я не испытывал. Наоборот, пребывал в распрекрасном настроении. Меня просто распирало от радости, и по пути домой я купил Вэлли и детям подарки. А дома, дав Вэлли сто долларов на детскую одежду, я увидел облегчение в ее глазах: наконец-то не придется обращаться за деньгами к отцу. В ту ночь я спал крепче, чем всегда.

В дело я вошел один, без Фрэнка. Начал изменяться буквально на глазах. Как выяснилось, быть преступником не так уж и плохо. Мне вот это пошло на пользу. Я перестал ходить к букмекеру и писать. Просто потерял всякий интерес к моему новому роману. Впервые в жизни уделял все внимание работе. Начал изучать толстые тома армейских инструкций, выискивать юридические лазейки, позволяющие призывникам избежать армейской службы. Прежде всего я уяснил, что медицинские стандарты могут варьироваться в достаточно широких пределах. Сегодня медицинская комиссия могла отсеять призывника, а шестью месяцами позже признать его годным к строевой. Все зависело от квот на призыв, спущенных Вашингтоном. От бюджетных ассигнований на нужды армии. При некоторых условиях даже те, кто подвергался шоковой терапии по поводу психического заболевания, признавались физически здоровыми. Точно так же решался вопрос с гомосексуалистами. Опять же, если призывник представлял собой немалую ценность для частного бизнеса, он мог рассчитывать на отсрочку.

Потом я принялся за изучение своих клиентов. Возрастная вилка составляла семь лет — от восемнадцати до двадцати пяти, но более всего увильнуть от армии стремились двадцатидвух-двадцатитрехлетние парни, обычно выпускники колледжа, которые ужасно не хотели терять два года в армии Соединенных Штатов. Вот им и не терпелось записаться в программу Армейского резерва и отбарабанить всего шесть месяцев срочной службы.

У этих парней были деньги, или они родились в богатых семьях. Они долго учились, чтобы наконец начать осваивать избранную профессию. Со временем им предстояло влиться в верхушку среднего класса, стать маяками во многих сферах американской жизни. В военное время они бы боролись за право поступления в офицерскую школу. Теперь рвались в пекари, портные и механики. Один из них в двадцать пять лет был брокером нью-йоркской биржи, другой — ведущим специалистом по ценным бумагам. В то время новые акции, утром появлявшиеся на Уолл-стрит, к вечеру дорожали на десять пунктов, и эти мальчики богатели на глазах. Деньги текли рекой. Они платили мне, а я расплачивался с Арти, моим братом, которому задолжал не одну тысячу долларов. Он удивлялся, даже полюбопытствовал, а откуда, собственно, деньги. Я сказал, что выиграл в карты и рулетку. Не мог заставить себя сказать правду. Это был один из тех редких случаев, когда я лгал своему брату.