Рассмеялся и потому, что наконец-то понял их главную ошибку. Они искали заговор, организованную преступную группу, возглавляемую «выдающимся умом». Иначе зачем задействовать таких тяжеловесов, как ФБР? Они не знали, что имеют дело с мелкими клерками, которые нашли способ срубить лишний доллар. Они забыли и не понимали, что это Нью-Йорк, в котором все изо дня в день так или иначе нарушали закон. Они и представить себе не могли, что в этом городе у каждого хватало духа действовать в одиночку, не сбиваясь в стаю. Но я не хотел злить их своим смехом, поэтому встретился с Уоллесом взглядом.

— Хотелось бы мне быть хоть где-то ключевой фигурой, а не паршивым клерком.

Уоллес пристально посмотрел на меня, потом повернулся к Хэннону.

— Есть еще вопросы? — Хэннон покачал головой. Уоллес встал. — Благодарим вас за то, что вы ответили на наши вопросы.

Поднялся и Хэннон, одновременно с ним — я. Мы все стояли вокруг стола, и вот тут автоматически я протянул руку, и Уоллес ее пожал. Обменялся я рукопожатием и с Хэнноном. Мы вышли из комнаты, по коридору направились к моему кабинету. Они кивнули на прощание и зашагали к лестнице, ведущей вниз, а я прошел в свой кабинет.

Чувствовал себя абсолютно спокойно, совершенно не нервничал. Думал о том, что заставило меня протянуть им руку. Наверное, этим я сумел снять копившееся во мне напряжение. Но почему я это сделал? Должно быть, из чувства благодарности, потому что они не унижали меня, не пытались сломать. И я почувствовал, что они жалели меня. Насчет моей вины сомнений у них не было, но уж слишком ничтожным виделось им мое преступление. Жалкий клерк, урывающий лишний бакс. Конечно, если б возникла такая необходимость, они бы отправили меня в тюрьму, но скрепя сердце. А может, они не привыкли размениваться на такую мелочовку. А может, характер преступления вызывал у них смех. Люди платили деньги, чтобы попасть в армию. Вот тут я вновь рассмеялся. Сорок пять тысяч долларов — не паршивые два-три бакса.

Едва я сел за стол, как появился майор и пригласил меня в свой кабинет. В этот день он нацепил на мундир все орденские ленточки. Он участвовал и во Второй мировой, и в войне в Корее, так что их число перевалило за двадцать.

— Как прошел разговор? — Он чуть улыбнулся.

— Думаю, нормально.

Майор в изумлении покачал головой.

— Они сказали мне, что это продолжалось многие годы. Как вы сумели все провернуть? — В его голосе слышалось неподдельное восхищение.

— Я думаю, все это ерунда, — ответил я. — Никогда не видел, чтобы Фрэнк брал у кого-то деньги. Думаю, некоторые парни разозлились из-за того, что их все-таки загребли в армию.

— Возможно, — вздохнул майор. — Но в Форте Ли готовят приказы на отправку в Нью-Йорк сотни человек, чтобы они дали показания перед Большим жюри. [7] Вот это не ерунда. — Вновь на его губах заиграла улыбка. — Где ты воевал с немцами?

— В Четвертой бронетанковой дивизии.

— В твоем личном деле указано, что ты награжден «Бронзовой звездой». Немного, но хоть что-то. — Среди его ленточек были и «Серебряная звезда», и «Пурпурное сердце».

— Я получил ее не в бою, — ответил я. — Эвакуировал французов под артиллерийским обстрелом. Не думаю, что я убил хотя бы одного немца.

Майор кивнул.

— Все равно ты был на войне, в отличие от этих ребят. Так что, если я смогу помочь, дай мне знать. Лады?

— Спасибо, — только и ответил я.

Я уже вставал, когда майор заговорил снова со злостью в голосе:

— Эти два говнюка начали задавать мне вопросы, но я сразу послал их на хер. Они думали, что я тоже замазан этим дерьмом. — Он покачал головой: — Иди и будь осторожен.

Оказаться в шкуре преступника — не сахар. Я начал реагировать на многое, словно убийца из психологического триллера. Сердце екало у меня всякий раз, когда дверной звонок звенел в неурочное время. Я думал, что пришли копы или ФБР. Разумеется, звонил кто-то из соседей, обычно подружка Вэлли, зашедшая за какой-нибудь мелочью или просто поболтать. На работе агенты ФБР появлялись пару раз в неделю, обычно с каким-нибудь молодым человеком, для того чтобы показать ему меня. Я предположил, что все это резервисты, заплатившие за участие в шестимесячной программе. Один раз Хэннон заглянул, чтобы поболтать, и мы спустились с ним в кафетерий за кофе и сандвичами для нас и майора. Когда мы сели за стол, Хэннон по-дружески, очень участливо обратился ко мне: «Вы хороший парень, Мерлин, и мне противна мысль о том, что придется отправить вас в тюрьму. Но, знаете, мне пришлось отправить в тюрьму многих хороших парней. Я всегда сожалел об этом. И все потому, что они не хотели хоть чуточку себе помочь».

Майор откинулся на спинку стула, наблюдая за моей реакцией. Я пожал плечами и продолжил жевать сандвич. По моему разумению, отвечать на подобные реплики не имело смысла. Любой ответ вел к общей дискуссии о месте взяток в истории с шестимесячной программой. А в общей дискуссии я мог сболтнуть что-то лишнее и тем самым помочь следствию. Вот я и промолчал. Спросил майора, не отпустит ли он меня на пару дней, чтобы я мог вместе с женой купить рождественские подарки детям и родственникам. Работы было немного, место Фрэнка Элкоре занял новый штатский, так что мое отсутствие не нанесло бы урона обороноспособности родины. Майор меня отпустил. Опять же, Хэннон сморозил глупость. Зря он сказал, что отправил в тюрьму много хороших парней. По молодости он вряд ли мог это сделать, шла ли речь о хороших парнях или плохишах. Я видел в нем лишь стажера, приятного в общении, но стажера. Я сомневался, что этот парень мог посадить меня за решетку. А если бы и посадил, то я наверняка стал бы у него первым.

Мы еще поболтали, потом Хэннон ушел. Майор смотрел на меня с уважением. А потом сказал: «Даже если они ничего на тебя не навесят, я думаю, тебе надо искать новую работу».

Рождество Вэлли считала самым большим праздником. Она обожала покупать подарки отцу и матери, детям, мне, братьям и сестрам. И в то Рождество денег на подарки она получила больше, чем обычно. Обоим мальчикам она купила по велосипеду, отцу — толстый ирландский свитер, матери — дорогую шаль из ирландского кружева. Я не знал, что она приготовила для меня. Она всегда хранила молчание относительно моего подарка. А я не говорил, что купил для нее. На этот раз у меня проблем с подарком не возникло. Я купил, расплатившись наличными, маленькое бриллиантовое колечко. Впервые я дарил ей драгоценности. Мы даже обошлись без обручальных колец. В те далекие годы нам казалось, что обручальные кольца — буржуазные изыски. За десять лет она изменилась, и я знал, что такой подарок будет ей в радость.

В канун Рождества дети помогали Вэлли украшать елку, а я работал на кухне. Вэлли пока не знала, какие у меня неприятности. Я написал несколько страниц романа, а потом пошел в гостиную, чтобы полюбоваться елкой. Она сверкала красными, синими, золотистыми игрушками, серебряным дождем. Вершину украшала звезда. Электрическими гирляндами Вэлли не пользовалась. Не нравились они ей на рождественской елке.

Дети перевозбудились, и мы с большим трудом уложили их в постель. Потом они постоянно выглядывали из спален, а нам не хотелось на них кричать накануне Рождества. Наконец они выдохлись и угомонились. Я заглянул к ним, чтобы убедиться, что они спят. К приходу Санта-Клауса они все надели чистенькие пижамы, помылись, расчесали волосы. Выглядели они писаными красавчиками, и я не мог поверить, что это мои дети, что они принадлежат мне. В этот момент я всем сердцем любил Вэлли. И чувствовал, что счастлив.

Я вернулся в гостиную. Вэлли раскладывала под елкой упакованные в блестящую бумагу коробочки. Много коробочек. Я достал свою и положил под дерево.

— Я смог купить тебе только один подарок. — Я знал, что бриллиантовое кольцо станет для нее сюрпризом.

Вэлли улыбнулась, поцеловала меня. Собственные подарки ее особо не интересовали, она любила дарить их другим. Детям, мне, своим родственникам. На этот раз она приготовила для детей по четыре или пять подарков. Один двухколесный велосипед для старшего сына мне определенно не нравился. Его предстояло собрать, а я понятия не имел, как это делается.